Ламы найденные и снова потерянные
Ещё не научившись читать, они уже были почитаемы как перевоплощения легендарных фигур тибетского буддизма, сродни Далай-ламе. Повзрослев, сегодня они, не желая становиться духовными лидерами, оставляют свои монашеские облачения, становятся рэперами и режиссёрами, и бьют тревогу о сексуальном насилии в буддийских монастырях.
ПРИВЕТ, ДАЛАЙ-ЛАМА: Слева: Гомо-тулку был посвящён в сан перерожденца высокого ламы самим Далай-ламой в трёхлетнем возрасте, а в 6 лет уехал из Юты в Тоскану, где стал монахом. Справа: Гомо сменил монашескую одежду на мирские соблазны хип-хопа, как это явствует из его сингла «Фотография».
Во время перерыва микс-сессии на студии звукозаписи в Милане Гомо-тулку, тибето-американский хип-хоп-исполнитель, проигрывает сэмпл, который войдёт в его дебютный мини-альбом — группа вокалистов поёт что-то, до боли напоминающее тибето-буддийские песнопения. Один из его итальянских продюсеров загрузил этот отрывок в его микшерную консоль, и когда Гомо в первый раз услышал его, он воскликнул: «Это улёт, я хочу это! Йоу, это моя культура!»
Поворачиваясь в кресле «Аэрон» за мультитрековой консолью и советуясь с инженерами микширования («Си, перфекто, белло»), Гомо-тулку выглядит как рэпер до мозга костей: джинсы, просторная чёрная футболка, серая шляпа-пирожок, огромные, чёрные с позолотой очки «Супер» (миланская марка, любимая Джеем-Зи и Рианной). Но этот двадцатитрёхлетний юноша — не просто рубаха-парень, каким он показан в видеоклипе на свой первый сингл, «Фотография», где он выпивает в клубе и разъезжает на длинном лимузине, облепленный со всех сторон длинноногими итальянскими красотками. Детство Гомо-тулку, известного сегодня как «Лама-в-Рэпе», прошло в подготовке к становлению высокостатусным ламой, и видео это наделало в буддийском онлайн-сообществе немало шуму. «Фотография» — это откровенное повествование об одном романе, который у него был после того, как он покинул монастырь. «Слушай текст!» — говорит он. А хип-хоп-мишура — это задумка его итальянского директора.
«Тулку» в имени Гомо относится к его статусу — согласно тибетской традиции, тулку — это перевоплощение недавно скончавшегося высокого ламы, которого «опознают» в маленьком мальчике при помощи знамений и видений. Гомо был рукоположён самим Далай-ламой, история опознания которого, в свою очередь, столь хорошо известна на Западе — крестьянский мальчик из захолустья, обладающий волшебной силой узнавания любимых вещей своего предшественника — она даже стала основой для рекламы «Эм-энд-Эмс» от 2002 года.
Гомо назвал свой альбом «Take One», потому что «это типа мой первый подход, мой первый настоящий опыт жизни светского человека в материалистическом мире», как он говорит. Гомо, этнический тибетец, родившийся в Квебеке и выросший в Канаде, Юте и Индии, достаточно смышлён, чтобы понимать — годы, проведённые в качестве бритоголового монаха, — это такая история для эмси, к которой невозможно остаться равнодушным. Запись, повторяющаяся на заднем плане — гипнотические, рокочущие «ом», которые звучат как что-то среднее между лягушкой-быком и низким варганом — вызывают в воображении мир облачённых в бордо и шафран монахов, трубящих в костяные рожки. Но она же заставляет и задаться вопросом: когда Далай-лама, которому сейчас 77, покинет сцену, будет ли вся эта вселенная — полторы тысячи лет религиозной традиции и духовного поиска — сведёна к эрзацу, рядовому сэмплу для хип-хоп-трека?
Тибетский буддизм колонизовал Америку в небывалом масштабе. Ядро этого сообщества составляет, вероятно, около ста тысяч упорных практикующих по всей стране. Кроме них, имеется широкий круг из нескольких миллионов духовных путешественников, скупающих бестселлеры Далай-ламы и посещающих его проповеди (он сравнялся с рок-звёздами, собрав в Центральном парке Нью-Йорка 65 тысяч человек, желавших просто послушать его речь). Двигателем этого процесса является мягкая (но вполне ощутимая) сила, которая превращает его в cause célèbre и во вторую религию из разряда «помоги себе сам»: голливудские звёзды вроде Ричарда Гира в американской свите Далай-ламы, концерты в поддержку Тибета со многими звёздами, которые устраивал покойный член группы «Бисти-бойз» (и практикующий буддист) Адам Яух, не говоря уже о статуэтках Будды, изображениях-танка и молитвенных флажках, которые украшают студии йоги и оздоровительные клубы по всей стране.
Для сотен тибетских тулку, достигших зрелости после того, как Китай в 1959 году захватил их родину, Индия стала тем местом, где они могут продолжить монастырскую службу, однако на Западе их ждут ученики, публичность, деньги. Между тем, неясно, в состоянии ли система тулку — которая, начиная со своего зарождения в средневековые времена, больше касалась наследования монашеской власти, нежели распознавания в людях духовного гения — упрочить ангажемент Далай-ламы и Запада. Молодой Кармапа, вероятный наследник Далай-ламы в роли мирового лица тибетского буддизма, прозябает в Северной Индии из-за политических трений с участием Китая. В его отсутствие вестернизированные тулку могут сыграть ключевую роль в обращении нового поколения американцев к тибетскому буддизму. Проблема, однако, в том, что эти тулку-космополиты скептически относятся к тому, что они-де являются скончавшимися ламами, и не уверены в том, что они хотят заниматься этой работой.
• • •
Гомо-тулку: Сутра о рэпере
Судьба Гомо была, кажется, предрешена в три года, когда Далай-лама нагадал, что он является перевоплощением собственного деда, выдающегося тибетского ламы [нынешний Гомо-тулку — 23-й в линии перерождений — С. К.]. Когда из офиса Его Святейшества пришло официальное письмо о признании, он говорит, что его набожная мать была «отчасти расстроена, отчасти счастлива». Ей приходилось отдавать сына в монастырь, но в то же время, согласно учению тибетского буддизма, она воссоединилась с духом своего покойного отца. Ранние годы Гомо прошли в разъездах: рождённый и выросший во франкоговорящем Монреале, в пять лет он с матерью (родители были в разводе) переехал в Баунтифул, штат Юта, — преимущественно мормонский пригород Солт-Лейк-Сити. В шесть лет мать и (единственный) сын перебрались в крошечную тосканскую деревушку Помайю. На следующий год Далай-лама остриг ему волосы, что знаменовало первую ступень посвящения в монашество. «Я помню, я был на нервах, — говорит Гомо, — его присутствие было реально сильно». Во время своего «восшествия на престол» Гомо сидел на высоком, убранном парчой троне, в то время как сотни монахов и западных учеников толпились рядом, желая получше разглядеть новоиспечённого мальчика-ламу. «Я был что-то типа «Вау, это просто потрясающе» — вспоминает он. «Там были фотографы из десятков газет и новостных агентств со всего мира». Тут он переходит на хип-хоп-жаргон. «Там были копы, пять-зеро [иносказательное обозначение полиции в США — С. К.], и отталкивали их от меня».
Проведя целый день в студии, мы с Гомо после четырёхчасовой езды на автомобиле к полночи добрались до Помайи. Там, в каменной вилле XIX века, квартирует Институт Ламы Цонкапы. В этом «Маленьком Тибете в Тоскане» (как описывает его туристический сайт) — регулярно останавливаются их высочества вроде Ричарда Гира и Далай-ламы. Классические пейзажи Белла Тосканы — стройные конические кипарисы, душистое разнотравье на невысоких всхолмьях — неплохо смотрятся рядом с более поздними добавлениями типа молитвенных флажков и исполинского медного молитвенного барабана. Поутру в зале для медитаций, среди золочёных статуй Будды, нарядных шёлковых полотен и портретов Далай-ламы, в молитвах Гомо проявляется приглушённая сосредоточенность.
«Всё это возвращает меня в монастырские времена» — сообщает он, окончив свои простирания. «Мы привыкли постоянно молиться. Всегда, когда попадаю в такое место, стараюсь иметь правильные мысли, правильные намерения, напоминаю себе о целях, которых я хочу добиться». Лишь год Гомо провёл в Помайе перед тем, как уехать в монастырь Сэра Дже в индийском Мисоре, которому он отдал в общей сложности двенадцать лет своей жизни. Его день в монашестве протекал так: подъём в шесть утра, молитвы, начитывания, заучивание священного писания страница за страницей и буддийские логические дебаты каждый вечер почти до полуночи. «Мне было тяжело», — признаётся он, — «но не от того, что мне давали, а от того, чего это требовало от меня». Не нужно быть маститым литературоведом, чтобы расшифровать биографическую подоплёку его песни «Потерян и найден»: «Всё прошло, всё прошло, я скучаю по поцелуям мамы / Которая хочет, чтобы сын повзрослел, / оставив его одного, / а ему уготован трон. / Почему, почему ты не осталась со мной?»
Гомо стойко преодолевал тяготы и лишения монашеской жизни до 15 лет, пока в голову ему не пришла отчаянная идея: хотя бы на год воссоединиться с матерью, обучаясь в американской средней школе. В Баунтифуле он стал странноватым азиатским подростком, который говорил на ломаном английском и, «скорее всего, выглядел полным тупицей». Он продолжал хранить свои монашеские обеты — никакого секса, никакого алкоголя, — факт, который он скрывал от одноклассников, за исключением только лучшего друга. «Я хотел попробовать пожить настоящей детской жизнью», — говорит он. «Если бы они узнали, что я лама, это был бы просто кошмар». Но по сравнению с его прежним существованием, эта его отлучка была подлинным освобождением. Его момент «просветления под деревом Бодхи» случился, когда он зашёл в новый магазин «Эппл» в Солт-Лейк-Сити и увидел, как на новёхоньком шестидесятигиговом айподе шёл клип [рэпера] Ти-Ая «Bring Em Out». Этот откровенный образчик гангста-рэпа, как он говорит, «овладел» им. «Энергия, которая в этом была — она, типа, вышибла меня из колеи».
ОПЯТЬ НАМАСТЕ: Хоть и променяв монастырь на студию звукозаписи, Гомо-тулку не оставил тибетских буддизм. Слева: он молится в зале для медитаций Института Ламы Цонкапы в Помайе, Италия. Справа: он выказывает почтение одному из реликвариев, или ступ, в ИЛЦ.
Несмотря на сильное предчувствие, что ему недолго осталось носить монашеские одеяния, Гомо вернулся в Сэра Дже и провёл там ещё три года, зарабатывая монашеский эквивалент бакалаврской степени, поскольку он хотел завершить что, что начал — или то, что было начато для него. Лейтмотивом его жизни стала музыка, по преимуществу хип-хоп — из наушников и переносного проигрывателя компакт-дисков. «Я часами зависал, просто слушая музыку, бывало, до пяти утра», — говорит он. «Я почувствовал притяжение к ней, как к своему лучшему другу, эта штука понимала меня. Мой прислужник тогда стучал в дверь и говорил мне что-то вроде «Йоу, ринпоче, давай уже в кровать».
Когда эти три года окончились, он снял с себя облачение монаха и вернулся в Помайю. Его главный монастырский наставник отнёсся к этому с пониманием, и даже разочарованная мать в итоге заявила: «Пока ты не говоришь слова на букву f, я буду тобой довольна». Последние полтора года он живёт в Милане, и, за вычетом короткого увлечения гватемальской студенткой-по-обмену, отдаётся музыкальной карьере с монашеским рвением, существуя на стипендию, которую ему обеспечивают его итальянские патроны.
Несмотря на то, что в прошлом году Гомо был удостоен за свой онлайн-сингл «Фотография» звания «Лучший певец» на Конкурсе тибетской музыки, он, если начистоту — маленькая рыбка в маленьком пруду. Он с нетерпением ждёт, когда музыкальный бизнес вытащит его из безвестности. В миланской студии он всё слушает на повторе свой трек «Let Me Down», в котором зачитывает: «Я чувствую себя как галстук/ на шее служащего, который говорит, будет ли твоя попытка достаточной... / Боясь выглядеть глупо, я всё же достаточно смел, чтобы сделать это / Если ты когда-то в своих мечтах сомневался, / вруби это дерьмо и поставь на повтор».
Он пишет ладно скроенные, лиричные мелодии, частью читает на них рэп, частью поёт лёгким, мягким голосом — получается что-то вроде Криса Брауна или Дрейка с немалой примесью бой-бенда. Итальянскому отделу «Юниверсал рекордс» нравится, как всё это звучит, но он до сих пор находится в ожидании контракта на запись своей пластинки. До сих пор высокие ламы хранят молчание по поводу его карьерного выкрутаса. Я спрашиваю Гомо, что бы по этому поводу мог сказать Далай-лама. «Ну, наверно, он просматривает мои видео на «Ютьюбе», ставит «лайки» и думает: «О, это просто отпад!» — смеётся Гомо. И затем добавляет с той самой долей серьёзности, что никогда полностью не исчезает из виду под всей его напускным хип-хоп-антуражем: «Было бы честью для меня, если бы он что-то обо мне узнал. Я думал о том, чтобы вправду поехать и встретиться с ним. Посмотрим, что у меня получится с музыкой, если дело выгорит, может, я пойду и всё объясню ему».
• • •
Ашока Мукпо: Белая тень буддизма
Когда твой отец — нью-йоркский еврей, мать — английская аристократка, а зовут тебя Ашока Мукпо, тебе приходится тратить уйму времени, отвечая на вопросы о том, кто ты такой. «Это похоже на ту ситуацию, когда ты, встречаясь с кем-то, за двадцать секунд должен выложить всю историю своей жизни» — делится со мной 31-летний Ашока. «Обычно я просто говорю, мол, знаете, мои родители были хиппи. Если это более формальная ситуация, я говорю: „А, это отчим у меня был тибетец“. А если я разговариваю с кем-то, кто в курсе истории прихода тибетского буддизма на Запад, я выкладываю ему всю правду. Я говорю: „Мой папа — Чогьям Трунгпа“, и одному Богу известно, что за абсурдный разговор за этим последует».
Мать Ашоки, Диана, вышла за Трунгпу в 16 лет и приняла его тибетскую фамилию, Мукпо. Она оставалась с ним на протяжении всех семидесятых, в то время как он строил свою хипповскую империю с центром в Боулдере, штат Колорадо, и достиг широкого признания в культурной среде в качестве гуру Аллена Гинзберга и Джони Митчелл. В отличие от Далай-ламы, который продвигает основу буддизма — минимизацию страданий существования, — Трунгпа знакомил своих учеников с тантрической стороной этой традиции: попыткой высвободить энергии повседневной жизни, дабы ускорить путь к просветлению. Его сообщество, получившее в итоге название «Шамбала», снискало дурную славу за выходки, подогреваемые сексом и алкоголем, которые рационализировались в качестве тантрических упражнений — трансмутаций алкогольного яда или освобождения себя от привязанности к общепринятым романтическим отношениям. «Ну, я не знаю, — говорит Ашока, — если бы сегодня, в этом возрасте я вдруг наткнулся на кучку белых людей, которые занимались бы такой вот хренью, я бы убежал от них без оглядки».
К 1980 году Трунгпа стал ещё сумасброднее, и Диана, хоть и сохраняла преданность ему как учителю, завела себе любовника — Митчелла Леви, личного врача Трунгпы. Сексуальная неверность самого Трунгпы никогда не была секретом — он беззастенчиво предавался беспорядочным связям с самого момента полового созревания. Когда в 1981 году появился на свет Ашока, все глаза в родильном отделении были прикованы к его белоснежно-лиловой коже. Трунгпа же, верный своему кредо «безумной мудрости», был невозмутим. «Я был ему сыном» — говорит Ашока. «Неважно, что семя было не его — я был его сын».
ВО ИМЯ ОТЦА: Ашока Мукпо (справа) был сыном американского еврея и британской аристократки, но был воспитан как сын Чогьяма Трунгпы, легендарного тибетского ламы, который учил о просветлении, практикуя свободную любовь и обильную выпивку. Слева — Трунгпа со сводным братом Ашоки, Гесаром, в 1970-е.
Ашока был признан тулку в восемь месяцев от роду. Прежний Кармапа вызвал к себе Трунгпу, чтобы сообщить о своём сне, в котором Ашока привиделся ему в качестве девятой реинкарнации Камньона Ринпоче. «Они называли его Безумным йогином из Кама» — говорит Ашока о своём духовном предшественнике. «У него в какой-то мере была репутация дикаря, но мне не кажется, что моя жизнь хоть в чём-то заслуживает такой же характеристики».
Ашока, проживающий в Лондоне со своей подругой, сейчас в Нью-Йорке на конференции ООН. В своём костюме в полоску, сменившем его обычные джинсы и футболку, он чем-то напоминает молодого Джереми Пивена. Он интеллектуален, подтянут, он руководствуется идеалистическими взглядами, которые сперва привели его к трёхлетней работе после колледжа на общественную организацию «Хьюман райтс вотч», а затем в Лондонскую школу экономики, где он стал магистром по дисциплине «международное сотрудничество». Осенью он улетает в Либерию, чтобы присоединится к работе по вопросам местного земельного права. «На самом деле, там не так страшно, как большинству кажется» — говорит он мне.
После того, как в 1987 году Трунгпа умер в возрасте 48 лет из-за алкоголизма вкупе с разухабистым стилем жизни, Леви и Диана поженились и перевезли Ашоку в Провиденс, где всей семьёй зажили гораздо ближе к американской норме. Но Ашока постоянно помнил, что над ним тяготела судьба духовного лидера, что было увлекательно, — как будто ты владеешь какой-то суперсилой, но в то же время заставляло чувствовать себя фриком. Он вспоминает случай, когда родители предложили сводить двух монахов-тибетцев из индийского монастыря, которые гостили у них, на занятие баскетболом. «Я сказал им тогда: «Вы, ребята, даже не представляете, насколько это всё несовместимо с тем, как я прямо сейчас сам себя ощущаю» — рассказывает Ашока. «Когда тебе пятнадцать, ты не можешь сказать: „Эй, чувак, я — перевоплощённый духовный наставник с гор Тибета, а мой отец был бабником, выпивохой и гением тибетской безумной мудрости“ без того, чтобы люди не подумали, что ты больной на всю голову. Это для меня сейчас как заноза в заднице».
Сомнения в самоидентичности достигли болезненной остроты во время семейной поездки в Тибет, когда ему было 22. «Мой титул и моя роль были для людей реально значимы. Старушки и дети подходили ко мне и плакали. Крестьяне-бедняки отдавали мне свои последние сбережения. Боже мой, кто-то сунул больного ребёнка мне прямо под нос и попросил подуть на него! Я подул. Я не тот, кто смог бы сказать: „Всё это полная ерунда и меня не касается, извините!..“ Иногда я думаю, что принятие этого титула было не моим решением, но сейчас мне кажется, что кто-то то и дело ставит меня в такое положение, чтобы я от него отказался».
Ашока едет на церемонию, посвящённую 25-летней годовщине смерти Трунгпы, в медитационный центр «Шамбала» в пригороде Манхэттэна, Челси — один из 165 центров, которые, наряду с до сих пор бойко продающимися книгами Трунгпы, хранят его наследие. Поздно вечером мы вошли в залу, убранную бордовыми и шафрановыми драпировками, которая была полна двадцати- и тридцатилетними нью-йоркцами. После часового сидения на полу на подушках, прошедшего в медитациях и начитываниях, волонтёры понесли по кругу подносы с ужином и чашечками с саке — излюбленным напитком Трунгпы.
Ашока охотно включился в празднование, веселился, пил и ел. Но помимо этих ритуалов, вне этих стен он навряд ли рискнёт пробовать себя в качестве ламы-тулку — по крайней мере, не в этой жизни. «По мне, залезать чересчур глубоко в кроличью нору тибетской культуры — это ни к чему», Не то, чтобы он чувствовал какое-либо давление со стороны тибето-буддийского истеблишмента. «Им легко списать меня со счетов. Я же белый».
Калу Ринпоче: блудный сын
Одна из ярчайших звёзд тибетского буддизма и его величайших надежд — это 22-летний Калу Ринпоче, глава глобального тибето-буддийского объединения, состоящего из 44 монастырей и учебных центров, в том числе шестнадцати в Соединённых Штатах, которые объединяют тысячи учеников. Многие из этих последователей перешли в ему в наследство в результате опознания в нём, в возрасте двух лет, перерождения Калу Ринпоче, который умер в 1989 году и был одним из влиятельнейших лам на Западе помимо Далай-ламы.
Юный Калу колесит по миру, в основном в одиночку, навещая свои медитационные центры и монастыри, или просто весело проводя время в странах со свободным визовым режимом. Его настоящий монастырь находится в сети — сам Калу называет себя «первым ринпоче Фейсбука», управляя целым рядом персональных страниц и пабликов с тысячами «френдов» и «лайков». Большая часть его аудитории — его ровесники, обнаружившие для себя, что это очень прикольно — получить личное сообщение от настоящего ламы.
Калу — утончённый, миловидный молодой человек с уже проступившими залысинами, длинными баками и в бейсболке, — этакая хипстерская версия помощника для игры в гольф. Он источает вибрации поп-звезды, — вполне уместные, если принять во внимание его образ жизни. Первая вещь, которую мы выяснили в ходе серии разговоров по «Скайпу» — что он сейчас находится в гонг-конгском отеле, а не в Индии, во что должны были, исходя из его постов в «Фейсбуке», верить его «френды». Любит он играть и со своей идентичностью. Этой весной его личная страничка в «Фейсбуке» носила имена Калу Андре (он любит Париж и уехал оттуда только потому, что кончилась виза), Калу Скриллес (он фанат Скриллекса) и Жорж Калуни (потому что потому).
Родившийся в тибетской семье с хорошими связями, успевший пожить и в Индии, и в Бутане Калу в отрочестве жадно впитывал западную культуру в своём доме близ Дарджилинга. «У нас на двести человек был один маленький телевизор. Мы смотрели Ван Дамма и Арнольда Шварценеггера». Он усваивал английский сленг из американских фильмов и музыки (тогда были на подъёме «Бэкстрит-бойз»). «Ещё с детства, — говорит он, — я не думаю: «это Запад». Я думаю: «это — настоящее. Это то, что я хочу». Когда два года назад он покинул монастырь, чтобы начать карьеру глобального эмиссара, он проглотил десятилетнюю порцию поп-культуры в один гигантский присест. Из музыки он любит «Фостер-зе-Пипл» и Дедмауса, по телевидению — «Сплетницу» («это сплошная драма») и «Мальчишник в Вегасе». «Я фанат первого „Мальчишника“, второй уже не тот», — говорит он. «Мне нравится Брэдли Купер. Он очень привлекательный».
Во всех этих удовольствиях жизни в соцсетях Калу одинок, — буддийский маленький принц верхом на кибер-астероиде. «На самом деле, у меня никогда не было настоящих друзей», — признаётся он. «Никогда не чувствовал, что кто-то — мой лучший друг. Отношения — там дело другое». Около года назад он едва не женился на одной девушке-тибетке из зажиточной семьи, а сейчас «взял паузу» в отношениях с аргентинской подружкой. Впрочем, в последующем разговоре он извинился за жалобы об отсутствии друзей, — «Я был немного поддатый, и ещё у меня был депресняк». Потом он почти дословно повторил всё сказанное раньше, но добавил об одиночестве: «Я с этим справляюсь».
Чтобы дать верную оценку Калу, нужно смотреть на него одновременно с двух сторон. Он проблемный ребёнок — и он же духовный практик, чьи дарования выдержали проверку в ходе традиционного трёхлетнего затвора, который он прошёл подростком, причём последний год — в почти беспрерывных медитациях и йогической практике. Калу признаёт, что это время, которое должно было быть посвящено установлению более полного контроля над собственной жизнью, было отмечено у него эмоциональным хаосом. Он отложил намерения изучать компаративное религиоведение в Американском университете, чтобы поддерживать хоть какой-то контроль в своей собственной организации. И тем не менее старшие ламы из ордена Калу [шангпа-кагью — С. К.] вынуждены были предпринять шаги, чтобы заполнить вакуум власти, созданный его взбалмошным образом жизни и невозможностью предугадать, что ещё взбредёт ему на ум.
В прошлом сентябре, после окончания занятий в Ванкувере, кто-то спросил Калу о сексуальном насилии в монастырях. Он сказал, что имеет об этом представление, так как его тоже домогались. Казалось, что это был прорыв сквозь стену, что наглухо закрывала его личные травмы от улыбчивой публичной личины, обладающей аурой продвинутого, модного Далай-ламы. Двумя месяцами позже Калу вернулся в своё временное пристанище в Париже и записал видео, которое потом выложил в «Фейсбук». Этот ролик, который называется «Признания Калу Ринпоче», позднее перекочевал в «Ютьюб» и превратил его в изгоя в традиционном тибето-буддийском мире, а для кое-кого на Западе сделал его героем.
В этом видео Калу сидит в куртке с капюшоном и говорит на камеру, что, когда он был подростком, его «сексуально домогались старшие монахи», а в восемнадцать лет его монастырский наставник угрожал ему ножом. «Всё это — про деньги, власть, контроль... А потом я подсел на наркотики из-за всей этой неразберихи, и совсем сошёл с ума». Ближе к концу ролика он срывается на почти пред-суицидальный шёпот: «Что бы ни было, я люблю тебя. Пожалуйста, заботься о себе, а я своей жизнью доволен...».
НЕ МАЛЬЧИК, НО МУЖ: Слева: в два года Калу Ринпоче был возведён на трон в тибетском монастыре близ Дарджилинга в Индии, где, по его словам, на него напал с ножом его наставник. Справа: Калу после публичной лекции прошлым августом на Мауи, в ходе его первого тура по Америке.
Для тех, кто знаком лишь с пышными голливудскими картинками из «Маленького Будды» и «Кундуна», да с блаженной улыбкой Далай-ламы, почти невозможно поверить в то, что у тибетского буддизма есть своя проблема «в католическом стиле». Но Калу говорит, что когда ему было немногим больше десяти, над ним совершали насилие несколько старших монахов, которые приходили к нему в комнату раз в неделю. Когда я коснулся темы «непристойных прикосновений», он болезненно рассмеялся. Нет, это был жёсткий секс, как он рассказывает, который включал и проникновение. «Чаще всего они приходили, когда никого рядом не было», — говорит он. «Они просто громко стучали в дверь, и я должен был открывать. Я знал, что должно будет случиться, ну и, в конце концов, ты более-менее привыкаешь». До тех пор, пока Калу не вернулся в монастырь после своего трёхлетнего затвора, он не осознавал всей порочности этой практики. Тогда, по его словам, цикл начался заново, с новым поколением жертв. Заявления Калу о сексуальном насилии как две капли воды похожи на признания Лодоя Сенге, экс-монаха и 23-летнего тулку, который сейчас проживает в нью-йоркском Квинсе. «Когда я посмотрел это видео», — говорит Сенге о признаниях Калу, — «я подумал: «Чёрт, у этого парня есть яйца, раз он об этом рассказал, а я не мог признаться даже своей девушке». Сенге, по его словам, подвергся насилию в возрасте пяти лет в одном индийском монастыре; насильником оказался его собственный наставник, молодой человек под тридцать.
Разрыв Калу с его монастырским наставником был каким угодно, только не типичным.
По его словам, когда он вернулся из своего затвора, они начали обсуждать решение Калу о замене наставника. Тут этот старший монах пришёл в ярость и вышел из комнаты, а затем вернулся со здоровенным ножом. Калу забаррикадировался в комнате своего нового учителя, но, как он говорит, разъярённый монах выломал эту дверь с криком «Срать я хотел на тебя и на твоё перерождение! Я могу убить тебя прямо сейчас, и мы опознаем другого мальчишку, другого Калу Ринпоче!» Калу укрылся в ванной, но наставник выбил и эту дверь. Калу вспоминает свои мысли в этот момент: «Ну что ж, вот и всё, это конец». По счастью, другие монахи услышали шум и прибежали приструнить разбушевавшегося наставника. После этого нападения, по словам Калу, его мать и некоторые из его сестёр (отец Калу умер, когда он был ещё ребёнком) встали на сторону учителя, и это ввергло его в такой душевный раздрай, что он сбежал из монастыря и шесть месяцев пропадал в Бангкоке в алкогольном и наркотическом угаре — экстремальной тибетской версии амишевской румспринги [румспринга — обычай в американской секте амишей, согласно которому подросток может на какое-то время частично отказаться от жёстких правил, принятых в общине, и познакомиться со внешним миром, перед тем как стать полноправным членом сообщества — С. К.]. В конце концов некий почтенный гуру убедил его остаться ламой вне монастырских стен и монашеского целибата — вариант не такой уж необычный. Калу не сказал этому гуру ни слова о том, что предшествовало его побегу, — такой декорум может показаться странным по западным стандартам, но Калу говорит, что в тибетском буддизме господствует своеобразная круговая порука.
Буддистские СМИ на Западе лишь мельком коснулись истории Калу, что может быть сочтено местной формой укрывательства, чем бы оно не было мотивировано: нежеланием деморализовать американских неофитов, или же неохотой гнать волну на влиятельных буддистов-тибетцев. Но некоторые молодые западные буддисты, вроде Ашоки и его сводного брата Гесара Мукпо, режиссёра документального фильма «Тулку» (2009), говорят, что для них признания Калу оказались поистине вдохновляющими. Рубен Дерксен, 26-летний датский тулку, фигурирующий в фильме Гесара, говорит, что это всё случилось в то время, когда тибето-буддийские институты были «демистифицированы, и пелена с них сорвана». Дерксен, ребёнком проведший три года в монастыре в Индии, хочет привлечь внимание к проблеме избиений, которые там — регулярная практика. «Я виделся с Ричардом Гиром и Стивеном Сигалом, и они не встречали ничего такого», — говорит он. «Когда рядом знаменитости или посторонние, ты детей не колотишь».
Откровения Калу произвели глухой взрыв под тибето-буддийским истеблишментом, кое-кто из наиболее выдающихся его деятелей был крайне смущён. Роберт Турман, профессор Колумбийского университета и доверенное лицо Далай-ламы в Америке (и да, отец Умы) так сказал о видео Калу: «Я думаю, это одна из самых реальных вещей из всех, что я видел». Что же до инцидента с размахиванием ножом, который многие находят маловероятным, Турман в последующем электронном письме сказал: «Увы, мне всё это кажется весьма вероятным... Вся эта ситуация просто вопиет». Дзонгсар Кхьенце Ринпоче, лама, снявший «Кубок» — сравнительно лишённый сантиментов художественный фильм о тибетских детях, растущих в монашестве — обеспокоен проблемой сексуального насилия в монастырях. «Я думаю, это то, на что нам следует обращать внимание», — говорит он. «Очень важно, чтобы люди не забывали: буддизм и буддисты — это две разные вещи. Буддизм совершенен». Буддисты, как он полагает — нет.
Калу — это реформатор, который старается преодолеть в себе жертву, винящую саму себя. Он планирует открыть в Бутане собственную школу, и запретить принимать в свои монастыри детей. Он думает о человеческих потерях монастырской системы, которая поглощает тысячи детей — и работающих дни напролёт монахов, и почитаемых тулку, не давая им практического образования или запасного варианта, — и всё это ради того, чтобы произвести горстку коммерчески успешных духовных мастеров. По его словам, «система тулку напоминает роботов. Ты изготавливаешь сто роботов, и из них процентов двадцать будут рабочими, а остальные восемьдесят идут в утиль».
Гомо и Ёсел: воссоединение просветлённых
Под полуденным тосканским солнцем в Помайе Гомо сидит у гигантского латунного молитвенного барабана рядом с Ёселом Хитой. Закадычные друзья со времени, проведённого в монастыре Сэра Дже, они вдвоём вспоминают старые времена. Ёсел, 27-летний испанец, был маленьким ламой-вундеркиндом; его биографию начали писать с трёх лет. Десять лет назад он устроил переполох, когда исчез из монастыря без предупреждения и отправился домой в Европу, чтобы найти самого себя. «Я не ощущал, что достоин всего того почтения, всех тех ожиданий». Непричёсанный фрилансер и философ, светский духовный искатель, бывавший на фестивале «Горящий человек» [ежегодный фестиваль «радикального самовыражения», проходящий в Неваде — С. К.], Ёсел живёт вместе со своей подругой в тусовочной столице Испании — на острове Ибица, где подвизается на поприще режиссёра. Свободный от своих монашеских обетов, он восстановил отношения с буддийской традицией и сейчас занялся делами международной организации, к структуре которой принадлежит Институт [то есть Фонда поддержания традиции Махаяны, основанного ламой Тубтеном Еше, перерождением которого и считается Ёсел — С. К.].
И Гомо, и Ёсел — это тулку, которым пришлось выйти из тибето-буддийской системы, чтобы примириться с ней. Почти то же самое можно сказать и о Калу, которому пришлось с головой погрузиться в чёрную работу по вытягиванию тибетских монастырей из средневековья. Слыша разговор Гомо и Ёсела, легко решить, что эта пара бывших лам — отщепенцы. Но в них можно увидеть и первых ласточек новой, доступной, дружелюбной к молодёжи формы буддизма, который опирается более на общественные нравы Запада, нежели на традиционные тибетские образцы.
Когда разговор заходит о кипучей хип-хоп-карьере Гомо, я замечаю, что в одном из треков на его дебютном альбоме, «Разве ты не знаешь», присутствует вполне отчётливый буддийский посыл: «Теперь я позволяю жизни течь, как ей вздумается, / я — всего лишь кедди [помощник для игры в гольф — С. К.]». Звучит будто бы из уст буддийского наставника, которым, как он заверяет, он не станет никогда, по крайней мере формально. Гомо отвечает мне: «Именно так. Я — дхарма. Не знаю, ты в курсе или нет, но ты тоже можешь стать, как я. Это всё о том, что ты из себя представляешь: быть логичным, сострадательным, рассудительным, клёвым. Все могут такими быть — не только буддисты».
ОТ ПЕРЕВОДЧИКА
Автор этой статьи, Дж. Хупер, если явно и не называет феномен описанного «отказничества»среди тулку совершенно новым явлением в буддийской культуре, то, по крайней мере, указывает на западную среду как на мощный катализатор этого процесса. Однако, конечно, такие эксцессы случались и ранее, во вполне традиционной среде. Целый ряд тибето-монгольских тулку прожили жизни, мало вписывающиеся в традиционную модель поведения духовного наставника. Вероятно, самым известным примером тут является шестой Далай-лама Цаньян Гьяцо, вошедший в историю Тибета не как выдающийся религиозный лидер, а как поэт и весельчак, снявший с себя монашеские обеты. Ещё один национальный иерарх, седьмой Богдо-гэгэн, в отрочестве подававший большие надежды, под влиянием монгольской знати окунувшийся в светскую жизнь монгольской столицы, тоже оставил монашество, полностью посвятив себя всевозможным мирским удовольствиям. Оба эти иерарха скончались очень рано и при подозрительных обстоятельствах — первый в 23 года, а второй не дожил и до 20. Особняком стоит жизнь монгольского хубилгана Миларепы, Цэрэндондова, жившего в ХХ веке. Он был единственным в стране перерожденцем, благополучно пережившим социалистический период, хотя, конечно, и не в качестве «живого будды», а в качестве торгового агента.
http://oros-oros.blogspot.ru/2015/07/blog-post.html
[взломанный сайт]
