1. К 130-летию Анны Ахматовой на «Кольте» вышел огромный материал, подготовленный Яковом Клоцем: выдержки из переписки русских литераторов в эмиграции по поводу публикации «Реквиема» на Западе. «Реквием» — текст, в котором, помимо прочего, вновь определяются отношения Ахматовой с эмиграцией: эпиграф «Нет, и не под чуждым небосводом, / И не под защитой чуждых крыл, — / Я была тогда с моим народом, / Там, где мой народ, к несчастью, был» продолжает мотив гордого отказа от добровольного изгнания, известный по таким стихам, как «Когда в тоске самоубийства…» и «Не с теми я, кто бросил землю…».
Вместе с тем стихи, составившие «Реквием», постепенно становились известны на Западе; некоторые даже оказались напечатаны «в профашистских русскоязычных газетах военных лет». Эпиграф к «Реквиему» многим показался неуместным, но дело не только в нем. В переписке современников попадаются отрицательные оценки — от мягких («некоторые строки очень слабы для такого мастера, как Ахматова») до слепо-беспощадных — например, филолога Владимира Маркова: «обычный комплекс — проблеск мании величия в сочетании с чувством неполноценности (внутренне-то она не может не ощущать, что после Anno Domini ничего значительного не создала)»; высказывались даже предположения, что стихи «Реквиема» — подлог, не настоящая Ахматова. Впрочем, другие читатели, в первую очередь сыгравший ключевую роль в мюнхенской публикации 1963 года Глеб Струве, давали «Реквиему» совсем иные оценки: «вещь замечательная, большой силы»; «одна из вершин ее творчества». Здесь же — издательские и финансовые перипетии, в том числе драматические подробности разговоров о гонорарах с самой Ахматовой, побывавшей в Европе в 1964 и 1965 годах:
«Гринбергу, который на очень многих произвел здесь отвратительное впечатление, дали понять, что она недовольна, что за напечатанное в В<оздушных> П<утях> ничего не получила. Он сначала реагировал заявлением, что тут советские законы на его стороне (это он сказал и И. М. Берлину), а потом еще прибавил (В. С. Франку), что „ей и без того хорошо живется” (Франк был совершенно шокирован, а я припомнил строки Мандельштама: „На стороне врагов законы...” Все же потом Гринберг (не знаю, приняла ли она его или нет; кажется, что нет) послал ей в конверте какую-то сумму, указав при этом, что издает В<оздушные> П<ути> не с коммерческой целью; она ему эти деньги (говорят, малые) вернула, написав, что „чаевых” не принимает».
На Первом канале показали новый фильм Елены Якович «Анна Ахматова. Вечное присутствие». О своих впечатлениях в «Снобе» пишет Юрий Богомолов: он отмечает внимательность и почтение режиссера к своей героине и пишет, что фильм получился вовсе не «празднично-юбилейным». «Да и как он мог выйти иным, если… в траурную раму взят не только портрет Ахматовой в день ее утраты, взята ее судьба на фоне истории. Со дня смерти миновало более полувека, а чернота траура не бледнеет».
2. В Библиотеке иностранной литературы ограничили доступ к известной книге историка Андрея Юрганова «Категории русской средневековой культуры». Причина — книга была издана в 1990-е при поддержке Фонда Сороса. О нелепой войне государства с соросовскими книгами «Горький» уже несколько раз писал. Директор ВГБИЛ Михаил Шепель вынужден прибегать к эквилибристике: «По первому образованию я историк. И когда на первом курсе готовился к семинарам, книга Андрея Юрганова была рекомендована нашими преподавателями к прочтению. Свободный доступ к этой работе считаю критически важным как для профессионалов, так и для тех, кто просто интересуется историей. В нашей библиотеке эту книгу может получить любой читатель». Речь идет о втором издании книги, уже без страшного грифа. ПДФ крамольного первого издания, кстати, легко обнаруживается в интернете.
3. «Мир фантастики» составил свой список главных фантастических книг: в него вошло 200 произведений, разделенных на темы: от «предтеч фантастики» (Свифт, Верн, Уайльд) до сатиры (ясное дело, Пратчетт и Адамс), хоррора (Кинг и Симмонс) и янг-эдалта (Роулинг, Пулман и Крапивин). Отдельный раздел посвящен советской фантастике — здесь, помимо понятных Беляева и Стругацких, есть и нечто более эзотерическое: социалистическая космоопера Сергея Снегова с оригинальным названием «Люди как боги».
4. Две публикации Галины Рымбу. Во-первых, ее новые стихи на «Сигме»; в этом цикле, по словам Екатерины Захаркив, «феминность обретает голос, звучащий одновременно из разных модальностей опыта — любовного, материнского, детского, зрелого»:
мое тело
словно зачитанный женский журнал
из 2000-х, можно листать сколько хочешь
и удивляться, но вот бы —
пустую страницу в конце…
а что для нас?
кривые лепешки старых коров
на дороге, запах уютный
с хлебозавода,
темнота скипидаром облитых
детских голов
Во-вторых, текст в «Годе литературы» о пяти военных (антивоенных) стихотворениях разных эпох и языков: здесь есть хрестоматийное «Вот придет война большая…» Алика Ривина, написанное против войны во Вьетнаме «Солнце» Майкла Палмера, стихи Ирины Котовой и замечательный недавний текст Алексея Порвина, а еще — специально переведенное Рымбу стихотворение украинского неподцензурного автора Валэрия Илли:
из чьих кровавых снов
по тропе что проваливается на каждом шагу
по которой я и сегодня в снах продираюсь к отцу
из чьего страха вышел тот танк
с кусками человеческого мяса на траках
— вот на такой телеге где-то ездит твой отец
услышал от деда я
5. Екатерина Аксенова в своем блоге Prometa рассказывает о книге Мишель Лайонс «Смертники. Последние минуты»; чтение, судя по всему, дикое. Лайонс работала пресс-секретарем Департамента юстиции Техаса — штата, в котором проводится больше всего в США смертных казней; в ее обязанности входит на казнях присутствовать, и эта книга — памятник профессиональному выгоранию:
«Толстокожесть развивается необыкновенная: как-то один из приговоренных разошелся во время последнего слова, и все говорил, и говорил — длительность этого слова не особенно регламентируется, а она думала, что из-за этого гада пропустит сейчас ланч».
При этом никакой экстремальной антропологии у Лайонс не получается: книгу она написала из-за желания свести счеты с Департаментом юстиции, который ее взял да уволил; материал, как говорится, пикантный, книга обречена на успех. Впрочем, кое-какие выводы за пределами конкретной служебной ситуации в книге сделаны: «Она столько общалась с приговоренными, что видела, как отсидевший двадцать лет смертник становился уже совсем другой личностью, не тем семнадцатилетним подростком, который совершил убийство. Убивает один, казнят другого».
6. Галина Юзефович рецензирует роман норвежца Матиаса Фальдбаккена «Ресторан „Хиллс”» — текст, в котором полностью, «едва ли не демонстративно», отсутствует сюжет. Главный герой — официант, свидетель отрывков чужих жизней, из которых не связывается единое повествование; кажется, Фальдбаккен доводит до предела невмешательство дворецкого из «Остатка дня» Исигуро.
«Мы не знаем, как герой подружился с Эдгаром (так зовут его лучшего друга, который вместе со своей девятилетней дочерью Анной ежедневно приходит в „Хиллс” обедать), какие отношения связывают его с шеф-баром (умной и очевидно очень доброй женщиной), почему он, свободно цитирующий классиков мировой философии, работает официантом и почему его так пугает огромный подвал под рестораном. Все, чем нам приходится довольствоваться, — это осколки, отражающиеся в осколках, или, если угодно, случайно обрезанный с двух сторон кусок кинопленки».
Достоинство романа, согласно Юзефович, в том, что он поясняет: жизнь не слишком похожа на литературу. Есть разные способы об этом напомнить — вспомнить хотя бы Роб-Грийе или Дмитрия Данилова с их скрупулезным протоколированием реальности, — но Фальдбаккену удалось придумать что-то новое, и получился «один из самых необычных читательских опытов, который только можно себе вообразить».
7. Издание «Хайтек» пересказывает книгу Даниила Туровского «Вторжение: Краткая история русских хакеров». Пересказывать пересказ — неблагодарное дело, ограничимся самыми яркими моментами: компьютер в постсоветской России — социальный лифт, который может увезти и вверх (в кибервойска), и вниз (в тюрьму); в кодексе чести тру-хакера — не ломать в Рунете и не красть деньги из российских банков; инструкции по взлому кредиток публиковались прямо в журнале «Хакер»; существует 14 основных направлений, по которым работают хакеры, а российское государство впервые стало привлекать их к виртуальным боевым действиям в 2008 году, во время войны с Грузией.
8. Два гендерных списка. В «Афише» Мария Бурова выбирает пять женских автобиографий, заслуживающих внимания: это «К реке» Оливии Лэнг; история медсестры Кристи Уотсон; рассказ Мип Гиз — женщины, которая прятала от нацистов семью Анны Франк; «Пируэт» художницы Тилли Уолден — об изнурительном опыте фигурного катания; и книга Кары Брукинс, которая смогла перебороть страх перед бывшим мужем-абьюзером, самостоятельно построив дом для себя и своих детей.
А на Electric Literature — восемь книг о том, как на самом деле жилось женщинам в викторианскую эпоху. Писательница-юмористка Тереза Онилл, специализирующаяся на этом периоде (за ней числится, например, «То, о чем не говорят: руководство по сексу для викторианской дамы»), объясняет, что ее героиням жилось куда тяжелее, чем обычно думают. Здесь, среди прочего, есть роман «Айола Лирой» чернокожей писательницы Фрэнсис Харпер — «книга, показывающая нам начало такой большой беды, что, возможно, мало кто из наших современников доживет до ее окончания» — и «Вот мои слова» Нэнси Тербер: «Самая веселая книга, которую можно прочитать о наводнениях, изнасилованиях, жестоких коренных жителях, пожарах, мертвых детях, несчастливых браках, сумасшедших матерях, бандитах, змеях, скарлатине и задирающих нос соседях. Обо всем этом вам расскажет самая заводная, раздражительная и суровая из покорительниц фронтира в пыльной и безотрадной Аризоне». Русскому читателю из онилловского списка знакомы «Падшая женщина» Эммы Донохью и «Багровый лепесток и белый» Мишеля Фейбера.
9. В Los Angeles Review of Books Джо Стадолник рецензирует новую биографию Джеффри Чосера, написанную Мэрион Тернер. «Чосер не оставил дневников, писем, записных книжек, воспоминаний. Любая его биография должна опираться на документы, из которых можно по кусочкам восстановить факты». Именно этим умело занимается Тернер. Она по скудным свидетельствам прослеживает жизнь Чосера: от юного поэта, писавшего любовные стихи во Франции, до автора полифонических «Кентерберийских рассказов». Подзаголовок «Европейская жизнь» как бы полемизирует с устоявшимся представлением о Чосере как отце английской поэзии. Тернер пишет о том, как важны для него были контакты с Францией и Италией, не забывая, конечно, об укорененности в английской истории (к примеру, Чосер был членом Парламента). «В книге нигде нет слова „Брекзит”» — но, кажется, оно подразумевается.
Возможно, в жизни классика были и неприглядные факты: «В 1380 году некая Сесили Шампань отозвала свои обвинения против Чосера „во всем, что касается насилия надо мною”». Тернер признает, что «между Чосером и этой женщиной нечто произошло; судя по всему, это был секс, возможно, не по согласию», но не делает однозначных выводов: «Что именно случилось у Чосера с Сесили Шампань, мы узнать не можем. Это останется тайной двоих». В целом, считает Стадолник, у Тернер получилась чересчур популярная книга, рисующая «удобный образ Чосера»: космополит, светский писатель, человек широких взглядов, амбициозный, но независимый политик. Полезнее, считает рецензент, был бы более взвешенный и критический подход.
10. Только что в Corpus вышел перевод «Подземной железной дороги» Колсона Уайтхеда. Тем временем Уайтхед стал первым с 2010 года писателем, попавшим на обложку журнала Time (предыдущим был Джонатан Франзен). Большой текст Митчелла Джексона об Уайтхеде в Time — разговор о современном наследии рабства и расизме в Америке, об успехе «Подземной железной дороги» и о новой книге «Пятицентовые мальчики». Это роман о двух подростках, отбывающих срок в исправительной школе в 1960-е, — в последние годы расовой сегрегации, «законов Джима Кроу».
Колсон, автор семи романов, часто говорит о том, как американская история переплетается с расизмом. «Книги о прошлом всегда помогали нам понять настоящее. Книги Уайтхеда особенно важны, чтобы разобраться в нашем нынешнем культурном и общественном климате», — утверждает Джексон. Впрочем, этой темой проза Уайтхеда не ограничивается: у него есть сатирический роман, хоррор про зомби и «уморительный нон-фикшн про покер». Коллега Джордж Сондерс считает, что Уайтхеду подвластно больше жанров, чем любому другому американскому современнику. В начале карьеры Уайтхед — его родители смогли отправить его в престижную школу, а потом он поступил в Гарвард — думал, что станет «супер-экспериментальным писателем»: ориентирами для него были Томас Пинчон, Джон Барт, Ишмаэль Рид. Но первые же его романы оказались скорее социальной прозой; дебютную книгу нигде опубликовать не удалось, а вот вторая получила признание критиков. Несмотря на все привилегии, он знает «то, о чем должен знать каждый чернокожий»:
«Никакие достижения, никакое богатство не могут стереть в памяти наследие прошлого. Я вспоминаю о нем, когда рядом со мной тормозит патрульная машина и я думаю, не сегодня ли у меня начнется новая жизнь. <…> Оно с нами, когда политики апеллируют к самым низким предубеждениям, отказываются от собственной экономической выгоды, потому что их страхи, их иррациональные слабости оказываются сильнее. Оно с нами, когда заговорщики пытаются ослабить влияние чернокожих на исход голосования, придумывают, какие избирательные участки должны закрыться пораньше, чтобы люди не успели проголосовать. Так много энергии тратилось, чтобы оставить черных людей сначала в рабстве, потом под властью сегрегации, а теперь — под властью какой-то современной формы угнетения!»
Поэтому Уайтхед продолжает работать: «Жизнь-то не бесконечная. Надо начать новую книгу, пока в меня не шарахнула молния или что-нибудь в этом роде».
11. Стокгольмская Международная библиотека переезжает из центра шведской столицы ближе к окраине, и многие ее посетители негодуют. На протяжении многих лет библиотека была местом встречи иммигрантов и людей, читающих на разных языках. За последние 10 лет книги в ней стали брать в 2 раза меньше; стокгольмские власти, объясняя переезд, говорят о том, что новое место расположено рядом с транспортными узлами — возможно, в библиотеку станут больше ходить. Новое здание — недалеко от станции метро Фридхенсплан; в нем просторнее — Международная библиотека сливается с уже существующей здесь библиотекой Кунгсхольмена.
Критик Dagens Nyheter Виола Бао считает, что переезд равен закрытию — а ведь это была крупнейшая библиотека такого рода в Европе. Бао не одна такая: петицию против переезда подписало 3 000 человек. Особенное беспокойство вызывает судьба фондов: в библиотеке 200 000 томов на 100 с лишним языках, и все эти книги на новое место не переедут. Часть придется списать: раздать или отправить в макулатуру.